Одними из важнейших аспектов грамматической теории, разрабатываемой профессором Золотовой, являются учение о полевом устройстве частей речи (в которых «получают языковое выражение основные общественно осознанные категории явлений и отношений объективной действительности и - соответственно - категории человеческого мышления» [Золотова 2001: 122]) и о синтаксическом поле предложения. При изучении категории залога возникают вопросы о том, насколько полно реализуется ядерная частеречная (категориальная) глагольная семантика действия в залоговых предикатах (возвратных глаголах), о том, какое место в синтаксическом поле предложения занимают залоговые модификации предложения. Ответ на эти вопросы во многом зависит от того, как взаимодействует грамматическая категория залога с индивидуальной лексической семантикой глагола, а также с другими глагольными категориями (такими как вид, время, лицо).
Современная лингвистика, сосредоточив внимание на категориальной и индивидуальной семантике, а не только на формально-грамматический аспекте части речи, т.е. на категориях, выражающихся аффиксально, осознала разнородность устройства частеречных классов, в частности глагола, констатировав наличие категориально-семантических подклассов внутри морфологического частеречного класса[1]. Действие признается центральным категориальным значением глагольного частеречного класса: «В центре глагольной системы - подкласс глаголов со значением действия, или акциональных, наиболее полно выражающих категориальное значение глагола как части речи» [КГ 2004: 60]. Категория действия соотносится с термином акциональность, который активно обсуждается в современной научной литературе (см., например, сборники в серии «Логический анализ языка»: «Ментальные действия», «Модели действия»).
Акциональность соотносится с целым комплексом признаков, которые в реальном контексте могут проявляться в разных комбинациях и в разной степени, - и это заставляет спорить о сохранности или потере акциональности глагольного предиката в контексте.
Акциональность как свойство глагола тесно связана с агентивностью имени, ср. у А. Вежбицкой мысль о том, что язык позволяет представлять людей «как агентов, или деятелей» и как «пассивных экспериенцеров», см. в [Вежбицкая 1996: 44], и далее: «агентивный подход является частным случаем каузативного... и означает акцентированное внимание к действию и акту воли ('я делаю', 'я хочу')» [Там же: 55]. Соотнесенность агентивного имени и акционального глагола создает элементарную, изосемическую модель предложения, обеспечивая его типовым значением действия, ср.: «Под моделью предложения понимаем состав взаимообусловленных субъектного и предикатного компонентов в единстве их морфологических, синтаксических и семантических характеристик» (Золотова в [КГ 2004:102]). Способность быть «агентом», совершать действия принадлежит одушевленным субъектам, особенно личным. Личным (одушевленным) субъектам свойственно наличие воли, инициативы к совершению действия, контроль, целеполагание. Ср. у Ю.С. Степанова: «...предикаты цели... сочетаются всегда только с субъектами, способными к целенаправленной деятельности - лицами прежде всего» [Степанов 1981: 163], а также у Н.Д. Арутюновой: «...цель является организующим началом большого комплекса понятий, относящихся к делам человеческим. Цель побуждает к действию. ...Целенаправленным может быть только сознательное действие человека» [Арутюнова 1992: 14].
Среди признаков акциональности/ агентивности одни исследователи ставят на первое место динамику и собственную энергию субъекта (На полке стоят книги - Листья летят[2]), другие - одушевленность субъекта (Я бегу, Я рублю дрова, Я лежу), а вместе с нею и наличие контроля над действием, т.е. инициативы и способности к волюнтивному продолжению (даже в случае статической ситуации - я сижу = хочу и сижу) и прекращению/ окончанию действия, и целеполагания (см., например, [Зализняк Анна 1992, Падучева 1996: 127]).
Г.А. Золотова, двигаясь от текста, добавляет к признакам акциональности перцептивный модус (наблюдаемость): «... основные разряды акциональных глаголов характеризуются такими признаками, как активность и целенаправленность действия, совершаемого, как правило, лицом или живым существом, потенциальная наблюдаемость и способность к конкретно-временной локализации» [КГ 2004: 61]. Включение конкретно-временной локализации в комплекс акциональных свойств обусловлено задачей отграничить глагольные предикаты с семантикой собственно действия от предикатов, обозначающих в контексте повторяемые действия, исключенные из конкретного пространства-времени, что ведет в пределе к тому, что глагол приобретает значение предиката качества, обозначает вневременное свойство (ср. с изосемическими предикатами качества - прилагательными), тем самым снижается степень их акциональности. Наблюдаемость (способность к конкретной пространственно-временной локализации, принадлежность репродуктивному регистру) в самой большой мере сужает понимание акциональности и тем самым предъявляет ядро-прототип действия. Соединение таких акциональных характеристик, как контроль, динамика и наблюдаемость, реализовано в категориально-семантической классе глаголов конкретного физического действия, которые и признаются максимально акциональными (вязать носки, рубить дрова, забивать гвоздь, пробираться сквозь заросли, перейти по мосту и т.п.). Наблюдаемости способствует соединение предикатов конкретного физического действия с предикатами пространственной ориентации (сидит и вяжет, стоит и забивает гвоздь), и сочетаемость с конкретно-пространственными именными синтаксемами (сидит и вяжет у окна), сюда же можно добавить и краткость времени исполнения действия. Напротив, семантика глаголов интеллектуально-ментальных (читать, считать, полагать, писать, говорить, размышлять), а также глаголов, обозначающих сложные, «неэлементарные» физические действия (обрабатывать, обслуживать, ремонтровать) предполагает обычно меньшую динамику, часто бóльшие временные затраты на исполнение действия, что в целом может делать ситуацию менее наблюдаемой; это позволяет считать глаголы не-физического действия менее акциональными. Так обстоит дело в действительном (невозвратном) залоге.
Нас будут интересовать возвратные глаголы в связи с проявлением ими акциональных свойств, в частности, в страдательном значении.
Г.А. Золотова обращает внимание на несинонимичность актива и пассива в плане акциональности предиката, так определяя сущность залоговой модификации: «Существенно..., что при переходе активного оборота в пассивный изменяется структурно-смысловое значение компонентов предложения. Глагол с утратой действительного залога утрачивает и акциональное значение, и актуализационные возможности, агентивный компонент становится факультативным или ненужным, а объектный компонент приобретает вторичное значение субъекта - носителя процессуального состояния. Можно определить пассивизацию как результат дезакционализации, дезактуализации, дезагентивизации» [КГ 1998:131][3].
В целом основываясь на этом положении Г.А. Золотовой, мы будем говорить о грамматике снижения акциональных и актуализирующих свойств залоговых (страдательных) предикатов, дополняя это положение идеей о полисубъектности страдательных предложений. Страдательность характеризуется наличием в семантике предложения двух несовпадающих субъектов: субъекта предицируемого (объекта действия) и одушевленного субъекта, каузирующего либо исполняющего действие. определенные залоговые значения (в частности страдательность) организуются не только «элементарным» предикативным сопряжением субъекта и предиката, но и полисубъектностью. (Тем самым вопрос о залоге - это вопрос об источнике, причине действия[4].) Именно наличие, прочитывание в семантике предложения еще одного субъекта (непредицируемого), осуществляющего действие (ср. у Г.А. Золотовой: «агентивный компонент становится факультативным или ненужным»), позволяет говорить о сохранении акциональности в страдательности.
Однако агентивность действующего субъекта в страдательном предложении (Билеты продаются водителем) существенно снижается: в рамках прескриптивного текста за ним остается функция исполнителя чужой воли: каузация и целеполагание принадлежит некоторому субъекту высшего ранга - властной инстанции; обычно субъектная синтаксема Тв. реализуется не индивидными именами, а именами с категориальным значением «представитель профессии» (водителем, инспектором, секретарем). В референциальном плане - это «общие имена» (Ю.С. Степанов), или имена классов, находящиеся на «семантическом стыке» предметных и признаковых имен. Таким образом, обнаруживается «семантическое согласование» элементов разных уровней языковой системы: орудийная грамматическая семантика Тв. накладывается на орудийно-исполнительскую категориальную семантику имени, а субъектная синтаксема Тв. соотносится с инструментальной синтаксемой Тв. Подобное соотношение в семантике лексики описал Ю.С. Степанов, отмечая «пограничный», взаимодействующий характер таксономических именных классов «Вещь» и «Человек, Люди»: «В группе «Человек, Люди» обозначения деятеля в основном не будут отличаться от обозначений действующего предмета (почему для обоих и подходит обобщенное обозначение «действователь»): слова с суффиксами тель, ник, щик, ор (ср.: выключатель - учитель, калькулятор - организатор. - Е.Н.). Таким образом, на последней ступени таксономии, в группе «Человек, Люди», индивидуализация на объективном основании переключается с родо-видового принципа классификации на функциональный», характерный для группы «Вещи», и происходит на принципах именования вещей... Сближение группы «Вещи» и «Человек, Люди» на последних ступенях иерархии (при отсутствии близости между остальными группами, например «Вещи» - «Растения» и т.д.) является их своеобразной характеристикой». Сходный механизм в соотнесенности классов Исполнитель и Орудие находим в словообразовательной модели и в организации обусловленной синтаксемы в рамках страдательной конструкции.
В работах по залогу многократно упоминался факт противоречивого соединения субъектного компонента - местоимения 1-го лица Я с возвратным глаголом в страдательном значении, см. [Виноградов 1947: 639-640], а также [Степанов 1981: 159, 160]. Ср., например, в речи капитана Лебядкина: Могу многое сообщить и вызываюсь по документам даже в Сибирь... (Достоевский, Бесы).
Если глаголы конкретно-физические могут осмысляться моносубъектно, давая собственно-возвратное значение (совпадение субъекта и объекта действия в одном лице: я крашусь, бреюсь), то корневая семантика возвратного глагола вызываться предполагает полисубъектность (страдательность, невозможность моносубъектного, собственно-возвратного, прочтения), несовпадение субъекта и объекта действия (как и в штрафоваться, арестовываться). Некорректность предложений типа Я арестовываюсь, штрафуюсь, вызываюсь обусловлена конфликтной субъектной перспективой, несоответствием рангов субъектов - Я - объекта действия и восстанавливаемым в значении предложения неиндивидным субъектом действия в 3 л. (каузирующий Он- либо исполняющий они-субъект). Ср. также Директор вызывается секретаршей (пример Т.П. Ломтева) - более высокий, чем у субъекта действия, социальный ранг объекта действия не позволяет корректно осмыслить предложение Т.П. Ломтева, ср. корректное Секретарша вызывается директором, где место объекта действия занимает субъекта более низкого ранга.
Именно максимальной степенью индивидности Я объясняется «неудобство» соединения возвратно-страдательных предикатов с Я-субъектом: в отношении Я не выстраивается субъект более высокого ранга - в иерархии субъектов Я как максимально индивидный занимает высшую ступень[5]. Ср. также у Ю.В. Трифонова: «Беда в том, что я сопоставляю факты с опозданием. Когда я понял, что обхамлен - и обхамливаюсь постоянно ... мне захотелось при первом удобном случае обрушиться на наглеца с громовой речью...» - конфликтное соединение 1-го лица рефлексирующего Я-героя, нормально имеющего ранг выше любого личного субъекта, и страдательного значения подчеркивает униженно положение героя. Ср. примеры из разговорной речи интеллигенции со смелым и «неканоническим» использованием возвратно-страдательных предикатов: Я не хочу эксплуатироваться с комментарием об «ироничности высказывания» [Ремчукова 2005]; а также Вас носили на руках? - Я не очень любила «носиться» (балерина Е. Максимова) (пример Е.Н. Ремчуковой). любопытно, что соединение 1-го л. с возвратно-страдательным предикатом сопровождается отрицанием и модально-эмоциональным модификатором предиката - т.е. свобода обращения с грамматикой залога в речи интеллигентов реализует грамматическую синсемию: отрицание желания Я быть объектом действия[6].
Учет в содержании предложений неиндивидного, коллективного субъекта высшего ранга позволяет уточнить классификацию субъектов по Ю.С.Степанову: между Я как высшей ступенью индивидности и Он располагается (коллективный) неиндивидный субъект - властная инстанция. То, что они-субъект занимает позицию выше, чем Он-, подтверждается корректностью примеров типа А у белорусов удаляется Сидоров (комментарий к хоккейному матчу); Щерба отводится от лингвистики (Письма В.В. Виноградова к жене). Иерархия субъектов позволяет объяснить, почему возвратно-страдательные предикаты являются предикатами 3-го л., вытесняя из своей сферы действия Я- субъекта и объекта действия. Предикация к Я приводит к осмыслению предложения в рамках моносубъектности либо к некорректности полисубъектного (страдательного осмысления): ?Я удаляюсь, Я штрафуюсь; наличие Я в сфере субъекта действия, отличного от объекта действия, приводит к потенциально-качественному значению: Книга легко читается.
С другой стороны, обнаруживаются такие соединения возвратных предикатов социальной семантики с Я-субъектом в разговорной речи: Обслуживаюсь в академической поликлинике, обсуждаюсь на ученом совете, выписываюсь на работу, - которые не могут быть сведены к моносубъектности - в отличие от каузированных Я классического собственно-возвратного значения (моюсь, крашусь) и так называемого предоставительного значения (фотографируюсь в студии, стригусь у мастера). Корректность соединения приведенных выше возвратных глаголов «социально регламентированной» семантики с Я объясняется тем, что обозначаемые ими действия, обычно имея своим каузатором не Я, совершаются «во благо» Я, ср. с традиционно выделяемой семантикой исторического среднего залога: «заинтересованность» субъекта в действии» (Э. Бенвенист).
Наряду с Тв., с возвратными предикатами в полисубъектных предложениях употребляется субъектная синтаксема у+Род.: У меня дверь не открывается, статья не пишется. Она обнаруживает собственную специфику: 1) формируется именами индивидными, собственными, 2) обозначает границы пространства личного субъекта, в рамках которого осуществляется глагольный признак, 3) имеет значение, наряду с пространственным, субъекта-контролера пространства. Синтаксема у+Род., будучи связана с пространством[7], т.е. статическим параметром, гасит динамику, задает менее акциональное прочтение возвратных глаголов по сравнению с Тв., который осмысляется через динамику процесса (восходит к инструментальному значению) и способствует более акциональному прочтению возвратного предиката. Доказательством меньшей акциональности у+Род. является его употребительность в предложениях с качественно-возвратными предикатами, встречаемость в предложениях с выражаемой грамматически (отрицанием) и лексически (квалификаторы типа хорошо, плохо) модальностью: У него дверь не открывается - хорошо открывается. Тем самым большая степень индивидности субъекта в условиях залога оказывается связана с меньшей степенью акциональности предиката - даже по сравнению с исполнительской (частично агентивной) семантикой субъекта в Тв.
Парадигма возвратного глагола по виду «механически» сохраняется, ср.: Стихотворение читается вслух в начале урока - Наконец прочитался эпиграф к слову Александр (А.А. Зализняк, из устного выступления); ср. также Я не выбирал ему профессию, она выбралась сама (Генрих Боровик о сыне - Ремчукова 2003), но предикаты противопоставлены по акциональному признаку наличия/ отсутствия контроля (соответственно несовершенный и совершенный вид), что и обеспечивает предназначенность таких предложений разным стилям речи - обычно официально-деловому и разговорному; т.е. при наличии морфологической парадигмы глагольных форм не выстраивается синтаксическая парадигма предложения по виду. Именно этим фактом, как представляется, и обусловлено существование в современной научной литературе по залогу споров о том, можно ли считать предикаты сов.в. страдательными - см. работы Н.В. Перцова, В.И. Гавриловой.
Любопытный пример семантической эволюции - история возвратных глаголов сов.в. с посессивным значением (даться, получиться и т.п.) в текстах XVIII - ХХ вв. Наблюдения над примерами показывают, что в XVIII - ХIХ вв. возвратные глаголы такой семантики были очень распространены в форме сов.в., обозначая передачу физического предмета в другие руки (смена посессора), получение информации, сведений, выбора, а также распространение этого глагольного семантического типа на сферу отношений человек - судьба (которая дает или забирает): Теперь дадутся нам полезные законы, Восстановятся здесь правдивые суды (В. Майков); Кто объявит о поднявшем оное, тому дастся награждение (Трутень 1769); Другим вельможам я не равен, И самой смертью предпочтусь (Державин); Портрет для него кн<язя> Смоленского готов и пошлется с первым случаем (Н.И. Тургенев); Рубашка твоя также к тебе пришлется (Н.И. Тургенев); Уверил прочих сенаторов, что пришлется другая резолюция (И.И.Дмитриев); Аттестат вышлется к тебе на днях (Грибоедов); Я стал взирать [его глазами], Мне жизни дался бедный клад (Пушкин); Наконец придет же время, когда все это купится и когда шинель будет сделана (Гоголь); Другие вслед ему, Прекрасной обольщенные мечтою, пожалися годиной роковою (Кюхельбекер); Потом узнались все обстоятельства дела (Герцен) (примеры взяты из [Очерки 1964]).
В современном языке совершенный вид возвратного глагола передает значение «потеря контроля над действием, обладание результатом», здесь работают главным образом глаголы интеллектуально-созидательной семантики (песня написалась). Глаголы же со значением «смены посессора» в конкретно-физическом значении обычно не используются; они развили неакциональное неполнознаменательное значение «обладание невещественным результатом», употребляясь в этих значениях как в сов.в., так и в несов.в.: У меня (не) получилось открыть дверь, написать статью; Водителю из ФСО не далось управление (Интернет-ресурс).
В ХХ веке возвратный глагол сов.в. с конкретно-физической посессивной семантикой находим в экспериментальной прозе:
Аполлон Аполлонович в сером пальто и в высоком черном цилиндре с каменным лицом, напоминающим пресс-папье, быстро выбежал из кареты, вбежал на ступени подъезда, на ходу снимая перчатку.
Вошел он в переднюю. Цилиндр передался лакею (Андрей Белый, «Петербург»).
Движение цилиндра прочитывается с помощью двух вариантов субъектной перспективы - 1) через психологию внешнего наблюдателя (повествователя) как динамическое, быстрое действие и 2) через потерявшего контроль над ситуацией героя - субъекта действия; а неразличение внешней и внутренней точки зрения - в виде, к примеру, наложения синтаксических конструкций, ведущих к противоречию в восприятии читателя, - является принципиальной авторской тактикой в романе «Петербург».
В связи с героем «Петербурга» Аблеуховым-старшим, потенциально занимающим позицию субъекта сознания в приведенном выше фрагменте, отметим следующее. Имя сенатора, Аполлон Аполлонович, как к одному из своих источников отсылает к древнегреческому богу Аполлону, «выступающему в мифофилософии Ницше как воплощение порядка, как начало, противостоящее Дионису» (см. комментарии к роману «Петербург» (М., 1990, с. 624)). Обнаруживается трагический характер бытия Аполлона Аполлоновича в условиях быта, мира конкретно-физических вещей, существующих по своим законам, недоступным сенатору, не подчиняющихся порядку, предполагаемому героем. Вещный мир неподконтролен герою, статическим - с ординарной точки зрения - предметам бытия принадлежит собственная активность, их движение и изображается посредством приписывания им динамических предикатов в сознании героя. Или, другими словами, свою собственную динамику (и каузацию - как в случае с передачей цилиндра лакею) герой неспособен отделить от динамики/ статики мира (движения/ неподвижности предметов относительно него)[8].
Возвратно-страдательные предикаты имеют ограничения по категории синтаксического времени: они предназначены в основном для функционирования в информативном регистре. Интересный с точки зрения регистровой принадлежности пример страдательно-возвратного предиката находим в стихотворении А. Майкова:
Весна! выставляется первая рама, И в комнату шум ворвался, И благовест ближнего храма, И говор народа, и стук колеса.
В стихотворении используется оригинальный композиционный прием: мысль движется от общего к частному (обычно стихотворение строится по обратной модели - от частного наблюдения к обобщению, закономерности, заключающейся в последних строках). Открывается стихотворение предложением в информативном регистре Весна!, а заканчивается предложениями, принадлежащими репродуктивному регистру, приметами которого являются директивная синтаксема, описывающая конкретное пространство, где находится субъект сознания: в комнату, таксисные частно-перцептивные предикаты со значением слухового восприятия: шум, благовест, говор, стук в сопровождении глагола в сов.в. ворвался со значением однократного начала действия, который соединяет семантику пространственно-динамическую и неполнознаменательно-фазисную. На стыке информативного и репродуктивного композитивов находится предложение с предикатом выставляется - настоящее время может читаться и однократно (в рамках наблюдаемого пространства-времени), и многократно, узуально (как примета городской жизни, которой всегда сопровождается приход весны), имя в подлежащем первая рама может пониматься и конкретно-референтно (именно та, которую я вижу), и неопределенно-референтно (каждый раз весной). Однако именно при прочтении через информативный регистр создается регистровый (пространственно-временной) стык, а необычная композиция создает иллюзию перемещения во времени и пространстве - от мысли (возможно, воспоминания) к эффекту сопричастности, погружения в конкретно-бытовую сцену, благодаря такому композиционному приему размышление побеждается конкретной, звучащей весенней жизнью (серия предикативных имен благовест, говор, стук может отрываться от фазисного глагола, осмысляясь как именные предложения, которые обнаруживают связь с дейксисом).
Другой пример использования возвратно-страдательных предикатов в рамках репродуктивного регистра обнаруживает множественность объектов действия и множественность действий, что в принципе сходно с ментальным механизмом информативного регистра - удаление действия от субъекта речи и обобщение действия по линии времени: И за ним полетело безвластное существо, развернув гелиотроповый шарф. В коридор расторопно являлись бегущие слуги; откуда-то выносились, вносилися столики, табуреточки, стулья; несли горку свежих сандвичей на блюде, несли стопку хрупких тарелочек (Андрей Белый, Петербург). Сама возможность страдательного осмысления глаголов выносились, вносилися обусловлена передаваемой ими семантикой множественности (разнонаправленности) движения. Напротив, замена в этом примере переходного предиката несли с семантикой единичности (однонаправленности) действия на возвратный в соединении с единичным конкретно-референтным предицируемым субъектом приводит, скорее, не к нормальной страдательной семантике (которая предполагает наличие контроля над действием), а к эффекту стремительного перемещения неличного субъекта, к эффекту «крупного кадра», в котором исполнитель действия заслонен самим перемещающимся предметом: *неслась горка свежих сандвичей, неслась стопка хрупких тарелочек.
Подход «от синтаксемы» дает возможность заметить, что синтаксемы возвратных глаголов неодинаковы в отношении к контексту, по степени зависимости от контекста - прочитывается ли значение изолированно (свободные синтаксемы) либо в конструкции или текстовом фрагменте (обусловленные синтаксемы), и это находится в тесной связи с категориальной семантикой глагола. Так, свободные синтаксемы возвратных глаголов конкретно-физического действия дают значения собственно- или взаимно-возвратное (бриться, стричься, мыться - биться, рубиться, целоваться), которые являются максимально акциональными (что отражается и в полноте парадигмы), значение же страдательное является редким и контекстно-обусловленным (У нас порядок: посуда моется (разговорная речь); Кавалеры привечались и сообразно преданности ласкались - М. Кузмин[9]). Напротив, свободные синтаксемы глаголов интеллектуально-ментальных - страдательные: читается, пишется, понимается, считается. Качественно-характеризующее значение производно от страдательного или взаимно-возвратного и контекстно обусловлено, ср.: Книга легко читается; Дверь не закрывается (=невозможно закрыть); Мальчишка больно дерется; оно образуется за счет обобщения вытесненной постфиксом -ся субъектной сферы - субъекта действия или контрагента (инклюзивность субъекта речи: «все, и Я в том числе»). Другой тип возвратных качественных предикатов - так называемое активно-безобъектное значение (предикация к субъекту «действия»): (крапива) кусается, жжется; эти синтаксемы являются свободными, о чем свидетельствует тот факт, что для реализации качественного значения не требуются средства модальности - квалификативные наречия и отрицание. Страдательное значение для таких синтаксем - потенциально и контекстно обусловлено.
Значение возвратно-инволюнтивное, полюс максимального удаления от действия в сфере возвратного глагола, образуемый конструкцией с субъектом в Дат., реализуется замыканием действия в одной субъектной сфере, когда возвратность, взаимодействуя с корневой семантикой глагола, разрушает значение действия (не работается) либо подтверждает значение состояния (не спится). При этом обнаруживается механизм «семантического согласования»: маркированная синтаксема Дат. субъекта состояния соединяется с совпадающим по типовому значению предикатом (инволюнтивное, значение «состояния»), который рассогласован с субъектом по морфологическим категориям лица, числа (и рода). Это Я-предикаты, они передают внутреннюю точку зрения; часто предложения с такими предикатами («безлично-интенсивными» - по В.В. Виноградову) оформляются с отсутствием субъектного компонента; 3-е лицо местоимения в Дат. прочитывается по законам внутренней точки зрения.
Индивидуальная глагольная семантика небезразлична к способности глагола передавать это значение. Это значение легко принимают глаголы с «жизненной» семантикой: состояния, пространственного положения в пространстве и т.п., легко соотносимые с 1-м л., тем самым обнаруживается изосемия по категории персональности между исходными и производными формами предикатов: Я живу хорошо - Мне живется хорошо, Я сижу - Мне не сидится; Не естся, Не пьется; ср.: ?Я любезничаю - ?Мне любезничается и т.п.
Если речь идет о соотносительных с переходными возвратных глаголах, то это значение является модификацией абсолютивного употребления глагола; преимущественно это значение образуют глаголы, употребимые в репродуктивном регистре. (Их объект обнаруживает тесную связь с субъектом действия исходного глагола: для физического действия - это объект принимаемый (не естся - ?не рубится), для когнитивных глаголов - объект, даже если он принадлежит в результате внешнему миру, сохраняет связь с интеллектом субъекта действия, ср.: Он (сидел) и писал, читал, ел - не писалось, не читалось, не елось. В случае глаголов с семантикой добывающей и обрабатывающей, принадлежащих информативному регистру (?он сидел и изобретал, перерабатывал), которые являются предикатами 3-го лица, образование возвратно-инволюнтивного значения затруднено, ср.: ...пробовал изобретать - не изобреталось (Т. Толстая); (ему) ?не перерабатывалось. Как и качественно-характеризующее значение, безлично-интенсивное выражается в предложениях отрицания и оценки (Ему не работается, Ему хорошо/ плохо работается).
Подход «от грамматической категории», т.е. от страдательного залога, позволяет говорить о том, что среди возвратно-страдательных предикатов максимально акциональными являются, в противовес действительному залогу, глаголы интеллектуальной, речевой, социальной деятельности: именно они обычно предполагают субъектную сферу личного каузатора - субъекта действия. Эта субъектная сфера взаимодействует с ограниченной временной грамматической семантикой возвратно-страдательных предикатов (многократностью), что ведет к более низкому, чем в действительном залоге, уровню акциональности. Субъектная сфера субъекта действия заполняется преимущественно именами исполнительской семантики и востребована в официально-деловой сфере, либо осмысляется инклюзивно (все, и Я в том числе), что способствует качественному прочтению предиката: Как это пишется? Плохие новости лучше продаются[10].
В отличие от когнитивных глаголов, в глаголах перемещения (двигаться, поворачиваться, открываться) или изменения (изменяться, увеличиваться) закрытая постфиксом -ся субъектная сфера каузатора только потенциально может осмысляться через действие некоторого лица. Ср.: (1) Таковы-то почтенные свойства газетных сотрудников правых, средних, умеренных либеральных, революционных газет; и открывается ключ к истине тысяча девятьсот пятого года, - к истине «Дневника происшествий» под рубрикой «Красное домино».
(2) Дверь открывается.
В примере (1) благодаря когнитивному субъектному компоненту (ключ к истине) предложение получает единственно возможное осмысление - конструктивно обусловленное - через класс личных субъектов ментального действия; пример (2) не позволяет однозначного осмысления на уровне компонентного состава предложения в силу конкретно-вещественной семантики субъекта, а через в более широком, чем предикативная конструкция, контекст возможна интерпретация и через личного каузатора (дверь открывается только на остановках), и через неличного (от порыва ветра).
Тем самым залог меняет «правила игры» в грамматике акциональности: отменяя пространственную динамику и временную конкретику (наблюдаемость действия), а с нею и глаголы конкретного физического действия в качестве акционального ядра, он выдвигает на первый план семантику социально-ментальной активности и соответствующие категориальные глагольные классы.
В более общем плане, еще одна зона, где залог «обращает» грамматическую семантику, - это сфера субъекта. Тяготеющая к семантике пространства более индивидная субъектная синтаксема у+Род. менее агентивна, чем менее индивидная синтаксема Тв. с инструментально-исполнительской семантикой. Если в действительном залоге максимально индивидный Я-субъект является и максимально агентивным, а Я приравнено ко всем в отношении к категории действия (полная парадигма по лицу), то в рамках возвратного залога сформировалась субъектная шкала, на которой максимумы агентивности и индивидности не совпадают: «Я как все», полная парадигма по лицу (собственно-возвратность); «не-Я», парадигма по лицу отсутствует (страдательно-возвратность - предикаты действия с ограничением акциональных признаков); «только-Я», парадигма по лицу отсутствует (инволюнтивная возвратность, предикаты состояния).
Литература
Арутюнова Н.Д. Язык цели//Логический анализ языка. Модели действия. с. 14-23. Арутюнова Н.Д., Ширяев Е.Н. Русское предложение. Бытийный тип (структура и значение).- М.: Русский язык, 1983. А. Белый. На рубеже двух столетий. Воспоминания. В 3 томах. Т. 1. Серия: Литературные мемуары. М.: Художественная литература, 1989. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 2002. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996. Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). М.-Л., 1947. Гак В.Г. Номинация действия// Логический анализ языка. Модели действия. М., 1992. с. 77-84. Зализняк Анна А. Контролируемость ситуации в языке и в жизни // Логический анализ языка. Модели действия. М., 1992. С. 138-145. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 2001 (1981). Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004. Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX в. Изменения в системе простого и осложненного предложения/ Под ред. академика В.В. Виноградова и д.ф.н. Н.Ю. Шведовой. М., 1964. Падучева Е.В. Роли участников и диатезы глаголов эмоции// Типологические обоснования в грамматике. К 70-летию проф. В.С. Храковского. М., 2004. - С.379-389. Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). - М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т.4. М. - Л., 1941. Ремчукова Е.Н. Креативный потенциал русской грамматики. М., 2005. Степанов Ю.С. Имена. Предикаты. Предложения. М., 1981. Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. М., 2001 (1920).
[1] Ср. у Т.В. Булыгиной: «Утверждая, что в предложении (а) Мне холодно описывается «состояние» говорящего, а в предложениях (б) Я мерзну или (б') Я замерз - его «действие»... следует задаться вопросом, существуют ли какие-либо другие основания для подобной квалификации, кроме тех, что в предложениях (б) предикат выражен глаголом, а в предложениях (а) - нет» [Булыгина, Шмелев 1997: 46]. [2] «...обсуждается вопрос о правомерности включения в круг действий изменений в объекте, осуществленных агенсом, не обладающим интеллектом и волей, а следовательно, и намерением» [Гак 1992: 78]. [3] Ср. также у А.А. Потебни: «...под страдательностью предикативного оборота можно разуметь лишь то, что его субъекту приписано посредством сказуемого степень энергии меньшая, чем в обороте действительном. Этого рода страдательность представляется возвратностью действия... [Потебня 1941:206]. [4] Ср. с категорией вида: категория вида взаимодействует, накладываясь на нее, с категорией времени, соответственно вид имеет дело с «пределами» (внешними границами) действия. [5] Ср., однако, у А.А. Шахматова: примеры обвиняюсь, штрафуюсь, обличаюсь, вызываюсь - сопровождены комментарием: «по-видимому, те глаголы, которые своим производителем имеют неопределенный коллектив; в отношении к такому коллективу отдельная личность может стать объектом» [Шахматов 2001 (1920): 479]. [6] Ср. с понятием «модальной загородки» у Е.В. Падучевой. [7] См. об этом в книге [Арутюнова, Ширяев 1983]. [8] Ср.: «Мозговая игра носителя бриллиантовых знаков отличалась странными, весьма странными, чрезвычайно странными свойствами: черепная коробка его становилася чревом мысленных образов, воплощавшихся тотчас же в этот призрачный мир»; «Но не мешает нам вспомнить: мелькнувшее мимо (картины, рояль, зеркала, перламутр, инкрустация столиков) - все, промелькнувшее мимо, - было одним раздражением мозговой оболочки... Строилась иллюзия комнаты: и потом разлеталась бесследно». Покойно чувствует себя сенатор только окруженный понятными, прямыми линиями своей кареты, имеющей правильную геометрическую форму: «После линии более всех симметричностей успокаивала его фигура - квадрат. ... Аполлон Аполлонович наслаждался подолгу четырехугольными стенками, пребывая в центре черного, совершенного и атласом затянутого куба...». Не случайно в мемуарной трилогии А. Белого отец (к которому во многом восходит образ сенатора) назван «остраннителем быта». Ср. также об отце: «Эта потребность к чудовищностям - органический зуд, выраставший из вечного сопоставления оригинальных и новых мыслей о мире и жизни с «бытиком», мысли такие расплющивающим; из среды - куда вырваться? ... Он в ней, как узник, до смерти сидел пребеспомощно; сидел со страхом; и страх атрофировал в нем, революционере сознания, самую мысль об замене иною средою среды, окружавшей нас» [Белый Андрей 1989: 67]. [9] Пример из [Виноградов 1947: 639]. [10] Пример из [Падучева 2004]. |